(Из воспоминаний Нины Семеновны Полонеевой)
«Родилась я в 1936 году и всю сознательную жизнь прожила в селе Чадаевка, до самого переезда в 2002 году в соседнее село Торговое Талызино. Что помню про военное время? Наверное, то, что помнят мои сверстники, которых так мало осталось в живых: кто-то давно уже уехал в город в поисках лучшей жизни, кто-то жил здесь или в соседних деревнях и уже скончался…
Детство было обычным
Ярких воспоминаний о том периоде, пожалуй, нет, да и откуда им взяться, ведь к началу войны мне едва исполнилось пять лет. Детство было обычное, можно сказать, как у всех детей военного времени. У нас были и игры (дети – есть дети, даже в военное лихо), и работа, в деревне все с детства в неё втянуты. Больше всего любили мы с ребятишками в «догонялки», «прятки», «жмурки», да в «чижика» играть. Доводилось и на качелях качаться, и на санках с гор летать, но то уж после войны больше было.
А в войну подросткам приходилось работать в поле, то колоски собирая, то на прополке проса и хлеба выручая колхоз. А я была так мала, что только в конце войны поработала на тех полях.
В работницах
Хорошо помню только то, что весной 1941 года меня заметила женщина из соседней Баженовки, когда приходила к родственникам в Чадаевку. Она и предложила моей маме, чтоб та отдала меня на лето «в работницы», а за это пообещала справно кормить. Так и попала я к т. Насте Кузиной (так звали женщину) почти на пять месяцев в работники. А работа моя заключалась в том, чтоб птиц шугать с участка, на котором хлеб рос. Это позже поняла, что из жалости меня взяла к себе одинокая женщина. Даст мне, бывало, т. Настя хлебных лепешек пару, потому как знала, что мы с подружкой, соседской девочкой вдвоем караулили урожай, а мы и рады стараться, бегать по рубежу, птиц гонять. Когда и засыпали в шалашике, который сами смострячили из прутьев ивовых, что за усадом в овраге росли в достатке. Но т. Настя нас не обижала, пожурит малость да ещё лепёшку даст. Так что повезло мне в голодном 41-ом. да и в 1942 году провела лето у этой доброй женщины. Раз в неделю, а то и реже меня мама навещала: прибежит ночью, обнимет спящую, чмокнет в лоб, перекрестит, да с тем и уйдет, пошептавшись с т. Настей. Помню, когда меня домой привезли осенней порой, едва узнала свою маму родимую да сестриц, опухших от голода и той еды, которую ели.
Первая утрата
Нас было четверо сестер (я, Маруся, Лиза и Нюра) и один братик Стёпа, который умер от разрыва сердца в возрасте неполных двух лет. Жили мы бедно, в те времена все новорожденных телят держали сначала в доме, берегли скотину-то, кормилицу. И вот в одну из ночей наш братик спал, а в дом вбежал теленок да и прошелся рядом с ним, и не выдержало сердечко мальца.
Многое пришлось пережить детям войны и всем, кто был на фронте, работал в тылу. Иногда удивляюсь, как можно продолжать жить столько лет (мне уже 85, а ведь живы ещё и те, кому к 90 и за 90 лет) после той войны, после тех мучений и страданий. Тяжело было всем в то время, не сравнить, как сейчас живут.
Война в судьбе семьи
Но вернусь к рассказу о моей семье в годы войны. Отец, Елисеев Семён Иванович, участник ещё первой мировой войны. На Великую Отечественную войну был призван в 1941 году, и через два года комиссован по ранению. Вернулся домой, оправился малость от ран и стал работать в колхозе. Чем остался в памяти отец, так это его вечной боязнью опоздать на работу, трудились-то в деревне от зари до зари, потому вечно спешил. Умер он в 1968 году от непроходимости кишечника. «Голодной» смертью умерла позднее и моя сестра Маша (1926г.р.), после операции на желудке. Видимо, сказались голодные военные годы. Основной пищей тех лет в деревне считались лепёшки из лебеды да толченых сухих листьев липы, щи крапивные и со щавелем. Летом было легче: ходили по грибы, за ягодами. Ели редьку, слюнявки (тмин), брюкву, репу. Весной пекли «лейтенанты» из гнилой картошки да её очистков. И пусть ходили опухшие от такой пищи, но всё же выжили.
Натерпелись страху
Старшая сестра Нюра (1919г.р.) со своими сверстницами Маней Заватровой, Надеждой Логиновой да Нюрой Марфиной в селе жили в те годы мало, больше были на торфах и на лесоразработках на Бору.
Нюра рассказывала: нелегко было лес валить наравне со старшими женщинами и редкими мужчинами, что до службы не годны были кто по возрасту, а кто по инвалидности – они и руководили «женским полком». Но на Бору кормили работников для войны неплохо, хлебца хоть вдоволь видели, иногда буханку и домой посылать удавалось, когда сильно захворавшего домой отправляли. Часто вспоминала сестра, какого страху повидали в дни и ночи бомбардировок г. Горького немецкими самолетами. Уши закладывало от грохота разрывавшихся бомб и рёва самолётов. И всегда плакала, вспоминая сестру Лизу.
У войны женское лицо
А сестре Лизе, 1924 г.р., довелось на фронте побывать. Призвали её на фронт сразу же, как 18 лет исполнилось, в 1942 году. Молчаливая Лиза не любила вспоминать войну, потому от неё мы узнали лишь то, что пришлось ей на фронте сначала солдатское бельё стирать, и грязное, и окровавленное, всякое, а потом санитаркой служила при военном госпитале. Так что насмотрелась мучений раненых солдатиков и повидала смертей их немало. А домой приехала в победном 45 — ом. Как сейчас перед глазами стоит тоненькая девушка с короткими волнистыми черными волосами, в гимнастерке и юбке чуть пониже колена, в хромовых сапожках. Вскоре Лиза уехала в Иваново, там вышла замуж, там и покоится прах её.
Чтобы выжить
Мы с сестрами и братиком были сводными, их мама умерла рано, и Семён Иванович присмотрел в Шуваловке девицу Аришеньку, позвал её замуж, а та и согласилась на троих детей выйти, а через год и я родилась. Мама моя, как и все женщины, во время войны трудилась в поле, не покладая рук, и вела хозяйство в доме. Хотя какое уж хозяйство в то время было, душили крестьян налогами, отбирая куриные яйца, пахтанное масло. За время войны мы трижды покупали-меняли свой дом. Стараясь выжить, отец сначала выменял дом на другой, более бедный, без половья у печки, но с доплатой зерном. Где-то через полтора года вновь продали подлатанный дом и перешли жить в ещё более древнюю маленькую избушку.
По улицам моей памяти
Только в 60-х годах, уже перед смертью своей, Семён Иванович прикупил новый средний домик на Вшивом бугорке – была такая улица в селе. И своя «Москва» у нас была, и «Полянки», и «Церковный порядок», и «Ефимовка» — навсегда только в памяти и остались названия улиц исчезнувшего села Чадаевки, родины моей и моих земляков. Как и до самой смерти буду хранить в сердце имена своих подруг и друзей, с которыми прошло моё военное и послевоенное детство, годы молодые.
Материал предоставила Л. Полонеева, фото из архива семьи