27.03.2020
22 июня. 1941 год. 6 утра. Умерла мама.
В это тяжелое для всего Советского Союза утро в семью Андреевых пришли две страшные новости: началась самая кровопролитная в истории человечества война, и не стало самого родного человека – мамы. Пойди и выбери, что страшнее…
У В.Н. и К.П. Андреевых была большая семья, обычная, растили пятерых детей: старшая Леночка (1925 г.р.), чуть помладше – Клавдия (1928 г.р.), трое сыновей: Павел (1932 г.р.), Гена и Валька (Валентин). Василий Николаевич работал в сельском магазине товароведом, Ксения Прохоровна вела общее хозяйство. Когда началась коллективизация, Василий Николаевич одним из первых вступил в колхоз. Корову пришлось отвести туда. Много разной скотины держали, мясо возили на рынок в столицу. Жили хорошо, не голодно. Клавдия Васильевна уже будучи в преклонном возрасте всегда с теплотой вспоминала то, что у нее и у её сестренки Лены у единственных в классах были ранцы – подарок отца из Москвы.
22 июня жизнь разделилась на «до» и «после». Вместе с известием о начале войны в дом пришла смерть: Ксения Прохоровна скончалась при родах, а чуть позже не стало и крохи. Девочка не прожила без матери и недели. Даже имя дать не успели. Не догадывались дети в ту пору, что в скором времени лишатся и отца. Пришла повестка. В самом начале войны Василий Николаевич ушёл на фронт. С войны ему не суждено было вернуться, он даже и дня не успел повоевать-то: поезд, который шёл на фронт, попал под бомбёжку. Похоронку получила мать.
Дети остались одни. Старшую Лену бабка выдала замуж. Старушки-соседки тяжело вздыхали и перешёптывались: «Ну хотя бы одна останется в живых». А двенадцатилетняя Клавдия, которая в 1941 окончила четыре класса, стала во главе семьи. Она больше не училась, нужно было думать, как выжить, как прокормить себя и братьев. Павел, Генка и Валька стали никому не нужными, кроме неё. Никому до них не было дела, даже родной бабушке, которая вскоре скончалась. Но великая сила духа была не только у тех, кто воевал, был на фронте, в тылу, но и у детей, которые быстро повзрослели.
Позднее Клавдия Васильевна расскажет внукам, что всё могло сложиться для них не так печально и отец мог бы остаться дома, быть рядом… Когда началась вой-
на, была объявлена всеобщая и полная мобилизация. Военкоматы рассылали извещения призывникам. В деревнях повестку приносили в сельсовет. Но повестка была вручена далеко не каждому. В призывную кампанию 1941-1942 годов предоставлялись отсрочки комбайнерам и трактористам, занятым на уборке урожая, студентам речных техникумов, лесотехнических институтов, которые находились в навигации и на лесозаготовках. Вместе с мобилизацией на фронт власти «бронировали» специалистов для работы. — В ту пору из болтинской церкви сделали склад для зерна и свозили его туда с ближайших колхозов, — вспоминала К.В. Пулина. — Потом из Сергача приезжала целая колонна грузовых машин, они увозили зерно в Сергач, а оттуда железной дорогой отправляли на фронт. Заведующему складом «выбили бронь», а вместо него на фронт забрали отца. Да, были и уклонисты, и дезертиры, но отец не относился к таким. Он без лишних разговоров ушёл защищать Родину, оставив пятерых детей.
Председателем колхоза в ту пору в Болтинке был Я. Викулов. Он-то и взял Клавдию Васильевну на работу, как она говорила, «рядовой». Работать пришлось наравне со взрослыми. В колхозной бригаде среди сорока женщин она самая младшая. Никаких поблажек. Рабочий день начинался рано. Выходили в поле сначала на прополку. Пололи руками, в фартуки складывали сорняки и выносили с поля, где не засеяно. Потом уборка урожая. Жали жнейками. Скашивали зерновые не вручную, а косилками, в которые впрягали лошадей. Работницы шли за косилками и сразу же вязали снопы. Когда поля были скошены, снопы уложены в копны, начинался второй этап горячей поры — молотьба. Работали все. Пока солому не уберут, с поля никто не уходил. Молотили прямо в поле. Под зубчатый барабан молотилки кидали снопы, из них мгновенно вылетало зерно. Под своей тяжестью оно сыпалось вниз, а солома вылетала, её подхватывали граблями, отбрасывали в кучу, которую другие вилами перекладывали на телегу с запряженной лошадью. Старались быстрее убрать хлеб, не жалея себя. Клавдия Васильевна никакой работы не боялась: за скотиной ухаживала, убирала, кормила, коров доила. На одну доярку приходилось двенадцать голов. К.В. Пулина попросила, чтобы дали как всем.
Как таковой зарплаты не было. Работали за трудодни. Платили раз в год – летом. За свою работу К.В. Пулина получала два-три мешка обмолоченной лебеды. Зерна практически не давали – оно уходило на фронт.
— Холодно и голодно было. Копали замерзшую картошку. Из лебеды варила кашу, делала муку, пекла хлеб. Хлеб из лебеды горький. Готовила «затируху». Намочишь ладони в воде, обваляешь их в муке и начинаешь тереть ладони друг об друга. Мука скатывается в маленькие катышки. Кидаешь их в кипящую воду и варишь минут пять. Вот это и ели, — рассказывала Клавдия Васильевна.
Страшное это слово «голод». Пусть они и не на оккупированной территории жили, но голод крепко прихватил и их. Питались тем, что можно было найти под ногами. Приходилось подрабатывать. Как? Вскопать землю под грядки за несколько яиц, бывало и такое… Собирали тайком колосья пшеницы на колхозных полях после уборки урожая. Один раз, вспоминала Клавдия Васильевна, Панюшка, так ласково звала брата, прибежал домой с полными карманами колосков, а за ним председатель и давай отнимать «награбленное», а тот, не долго раздумывая, начал их есть, пока всё не отобрали. Плачет и ест.
До голодных сирот никому не было дела. Небольшой домишко, в котором они жили, практически совсем не отапливался – нечем было, и зимой промерзал до того, что вода в вёдрах покрывалась корочкой льда, а в углах лежал снег. Всё нажитое родителями до войны разграбили. Да не больно кто — некоторые односельчане. Не боясь ни греха, не ведая стыда, пока старшая Клавдия была в колхозе на работе, пробирались в дом и выносили всё, что представляло мало-мальскую цену. Однажды, придя домой, рассказывала Клавдия Васильевна, увидела, как в холодном доме трое маленьких напуганных мальчишек сидят в углу, прижавшись друг к другу, и плачут, боятся, а на чердаке — шум и грохот, кто-то рыщет, чем можно поживиться. Единственную кормилицу, маленькую козочку, увели. Обижали их. Позже тех, кто помладше, Гену и Валю, забрали в детский дом. Панюшка остался с сестрой. Это потом уже, когда подрос, отправился на лесозаготовки, а Клавдия Васильевна так и осталась «рядовой» в колхозе.
Она вышла на пенсию в 1987 году, посвятив всю свою жизнь нелегкому труду колхозника. Последняя запись в трудовой книжке датируется семнадцатым января. За её плечами стаж в сорок три года. Пулина К.В. – ветеран труда, за что была награждена. Есть у неё и ещё награда, по значимости, может быть, даже более – «Медаль материнства» (у Клавдии Васильевны пятеро дочерей: Надежда, Любовь, Валентина, Мария и Елена). Обе эти награды я увидела уже после ее смерти. Она никогда не говорила о них, не показывала и даже вскользь не упоминала.
Таких историй об искалеченных судьбах, лишениях и утратах не перечесть, тем более у тех, кто родился, вырос и выжил в годы этой страшной войны. И многого мы уже не узнаем, потому что живых свидетелей тех лет всё меньше и меньше… Когда были детьми не интересно было слушать про то, как было тогда, а сейчас рады бы, да рассказать некому. Вот и нашей бабушки нет с нами уже восемь лет. «Я очень боюсь потерять свои воспоминания» — часто повторяю себе. Хотя воспоминания о ней ещё свежи, и это самые живые и самые светлые воспоминания. Её жизнь была полна лишений и бед. Но она не с грустью вспоминала прошлое, а как данность, как то, что должна была пережить и пережила, сохранив при этом в себе всё самое лучшее. Ей была чужда обычная для старичков ворчливость и никакого ханжества, а только участливая стариковская доброта, шутливость и благодушие.
Сейчас представляю, как приезжаю к ней в деревню, а она встречает меня на крыльце в своем старом заношенном халатике. Бабушка новых вещей практически не носила, берегла, как говорила «На выход…». Хотя сама уже давно дальше двора никуда не выходила. Её не стало на восемьдесят четвертом году. В моей памяти она навсегда бойкая старушка; и навсегда тёплая, уютная изба, где вкусно пахнет наваристым печным супом и кашей. Её натруженные, «изъеденные» морщинами руки и мудрые, невероятно добрые глаза. Её детство и юность выпали на самое тяжелое время для всей страны, на годы Великой Отечественной войны и, казалось бы, человек, лишенный всего, не может не озлобиться, но как бы там не казалось, добрее её человека я больше не встречала.
